Споры о том, нужен ли был стране договор с Германией, не утихают с момента его подписания. Однако многие критики этого договора смотрят на него с позиции нашего относительно благополучного времени. Между тем, геополитические реалии 1939 года в корне отличались не только от современный реалий, но даже от реалий 1940 и 1941 годов. Давайте с учетом тех самых реалий рассмотрим варианты развития событий в случае неподписания пакта о ненападении. 

ВАРИАНТ ПЕРВЫЙ Мы с Германией ничего не подписываем, и она нападает на Польшу, не зная наших намерений. В этом случае германские войска доходят до восточных границ Польши, определенных в 1921 году Рижским договором. Дальше они упираются в войска Белорусского и Киевского округов, приведенные в боевую готовность. Не имея с нами никакого договора, и учитывая антифашистские заявления советских руководителей в предвоенный период, немцы априорно вынуждены были бы считать нас врагами. Конечно, на рожон они не полезут, тем более находясь перед полосой укрепрайонов. Однако с северо-запада над Белоруссией нависают Литва и Латвия, имеющие чисто символические вооруженные силы. Через их территорию немцы могут обойти наши войска, стоящие в Белоруссии и все эти укрепрайоны окажутся бесполезными. Более того, выйдя на нашу государственную границу в районе Себежа, немцы оказываются в 550 километрах от Москвы, и, кроме Ловати и верховий Западной Двины, на их пути нет никаких естественных преград. В тылу у противника остаются и Березина, и Днепр тот самый Днепр, который в сорок первом году в районе Смоленска на три месяца задержал наступление группы армий «Центр» на Москву и который заставил немцев израсходовать 44% своего стратегического резерва. Минск в сорок первом, до которого от границы в два раза ближе, взяли на пятый день. Москву осенью тридцать девятого могли бы взять на десятый.

ВАРИАНТ ВТОРОЙ Мы вступаемся за Польшу. В этом случае, нам приходится преодолевать сопротивление польских войск, так как поляки не хотят, чтобы мы за них вступались. Об этом Польша неоднократно делала недвусмысленные заявления. Так, в апреле 1939 года польское посольство в Лондоне заявило временному поверенному в делах Германии в Соединенном Королевстве Теодору Кордту (не путать с его однофамильцем Эрихом Кордтом, также служившем в немецком посольстве в Лондоне в качестве советника в то же самое время), что «Германия может быть уверена в том, что Польша никогда не позволит вступить на свою территорию ни одному солдату Советской России» («Express Poranny», 18 kwietnia 1939 r.). Даже 20 августа, за три дня до подписания советско-германского договора и за одиннадцать дней до начала войны, министр иностранных дел Польши Юзеф Бек телеграфировал польскому послу во Франции Лукасевичу, что «Польшу с Советами не связывают никакие военные договоры, и польское правительство такой договор заключать не намеревается». Лишь разбив сосредоточенные у границы три польских корпуса, мы входим в боевое соприкосновение с частями и соединениями Вермахта. В этом случае при примерном материальном равенстве сторон и отсутствии внезапности действий как у той, так и у другой стороны война начинает приобретать затяжной позиционный характер по типу первой мировой. Но и в этом случае остается возможность флангового обхода наших войск через Прибалтику. Правда, при таком раскладе немцы могли бы вообще отсечь нас от наших укрепрайонов, окружив вошедшие в Польшу части Красной Армии западнее линии государственной границы после отсекающего удара со стороны Виленского края. Но самым опасным вариантом развития событий и, при этом, самым вероятным был...

ВАРИАНТ ТРЕТИЙ Допустим, поляки согласились вступить в Антикоминтерновский пакт. Ведь и в самом деле 18 августа Польша заявила о готовности к передаче Данцига, проведению плебисцита в польском коридоре и военному союзу с Германией против СССР, правда, с оговоркой, «если не будет возражать Англия». Тогда не Гитлер нападает на Польшу, а Рыдз-Смигла и Гитлер совместно нападают на нас, прикрываясь благожелательным нейтралитетом Англии и Франции. Что они могли против нас выставить? Германия тогда имела полтора миллиона человек личного состава. Польша могла выставить еще миллион. Мы могли выставить 2 миллиона 118 тысяч 777 человек. То есть по личному составу такая армия была бы больше нашей в 1,18 раза. Это, если учитывать всю Красную Армию. Но ведь есть еще Особая Дальневосточная армия. Она защищает Дальний Восток от японцев. Солдат оттуда не шибко-то заберешь. Забегая немного вперед, следует сказать, что как раз перед самым началом войны в Европе военные действия в Монголии между советскими и японскими войсками были в самом разгаре. Для чего Япония их затеяла? Ясно для чего: в преддверии возможной германо-польско-советской войны оттянуть на восток как можно больше советских войск. Есть Среднеазиатский округ. Есть Закавказский. Есть округ Ленинградский, который прикрывает Ленинград от Финляндии из него тоже пополнения нельзя перебрасывать. Остаются только Белорусский и Киевский Особые. Помочь им могут в качестве резерва Харьковский, Калининский, Московский и, в меньшей степени, Уральский, Приволжский и Северо-Кавказский. В Особых округах, которым и пришлось бы принять первый удар, имелось лишь 617 588 человек. Таким образом, соотношение по личному составу выходит 4:1 в пользу противника. Он ведь не держит войска на Дальнем Западе, как мы на Дальнем Востоке. Тем более что Германия вообще могла бы оголить западные границы. Ведь при таком раскладе с запада ей даже теоретически ничто не угрожает. Значит, прибавьте сюда еще один миллион в стане противника, то есть еще 43 2/3 дивизии, 8640 орудий и минометов и 1359 самолетов. Именно столько держали немцы на западе во время Польской кампании. Тогда получается 5,6:1 в пользу польско-германской коалиции. Кроме того, цифра 617 тысяч 588 человек это численность двух округов на 1 октября, то есть после мобилизации. А если бы мы мобилизацию провести не успели? Страшно подумать, какое получится соотношение. Но это личный состав. А как же техника? Начнем с танков. В наших западных округах имелось 4733 танка. Немцы имели 2533 машины. Еще 610 машин выставили бы поляки. Польских танков было меньше, но они были лучше большинства немецких. Это подтвердил и боевой опыт. Так, был случай, когда один польский танк 7TP уничтожил пять немецких Pz. Kpwf II. Тем не менее, 3143 это все-таки в полтора раза меньше, чем 4733. Помножьте еще на качество. Из общего количества танков 60 штук Т-35 нескольких сот Т-28, были вооружены 76-миллиметровыми орудиями, да еще нескольких сот БТ-2 и первых модификаций Т-26, были вооружены беспонтовыми 37-миллиметровыми пушками.

Все наши танки, кроме этих двух типов были оснащены сорокопятками. Из 2533 немецких танков большинство были танками Pz. Kpfw I и Pz. Kpfw II. Первый был вооружен двумя пулеметами винтовочного калибра. Второй 20-миллиметровой автоматической пушкой. Танков Pz. Kpfw IV имелось лишь 211 штук. Таким образом, следует признать, что в танках этого вероятного противника мы превосходили, а, учитывая, что мы могли восполнять потери танками из внутренних округов, это превосходство было подавляющим. Как же обстояли дела с авиацией? Немцы могли выставить 3590 самолетов. Еще 824 добавили бы поляки. Итого 4414 машин. А что было у нас? Наша авиация в западных округах располагала 3298 самолетами. Таким образом, противник превосходил бы нас в авиации в 1,338 раза, то есть, примерно на треть. В этом случае исход приграничных сражений зависел бы от того, кто бы нанес первый воздушный удар. Если бы это удалось сделать противнику, как это ему удалось в сорок первом, все наши танки, несмотря на их количественное и качественное превосходство, стали бы легкой добычей «Юнкерсов». Что такое «Юнкерс» мы уже успели почувствовать в Испании. Но сконструировать что-то подобное почему-то не удосужились. Мы сделали ставку на штурмовики и, в итоге, получили ни кем не превзойденный Ил-2. Но этого Ил-2 в 1939-м у нас еще не было. Не было даже значительно менее удачного ББ-1, позднее переименованного в Су-2. А были лишь суррогаты штурмовиков, переделанные из И-15 бис самолета не вчерашнего, а позавчерашнего дня. Конечно, мы могли бы восполнять потери, перегоняя самолеты из внутренних округов. Но в целом господство в воздухе долго оставалось бы за противником, что влекло бы огромные потери и на земле. Еще одним опасным участком была Прибалтика.

Сами эти лимитрофы обладали мизерными вооруженными силами. Так, Эстония имела армию численностью в 20 тысяч человек. Латвия 25, Литва 28. Однако в случае мобилизации их армии могли достичь соответственно 129, 168 и 130 тысяч человек. Вместе это почти полмиллиона. Но страшны были не эти 427 тысяч, а то, что территория Прибалтики могла быть использована как удобный пункт для обходного маневра.

Таким образом, вступать в войну с германо-польской коалицией в 1939 году было бы неразумно, и Сталин это понимал тогда не хуже, чем мы с вами сейчас. Он, наверняка, тоже продумал такие варианты развития событий. Имея то геостратегическое положение, которое досталось нам после революции и Гражданской войны, когда от нашей страны были отторгнуты Эстония, Латвия и Литва, вступать в схватку с такой державой, как Германия, чревато недопустимым риском. Однако он понимал и то, что этот договор носит временный характер, и что Германия, развязав себе руки на Западном фронте, вновь устремится на Восток. Именно поэтому, как только стало очевидным падение Франции, Сталин и предпринял усилия по обратному присоединению к СССР прибалтийских государств.