27 июля 1841 года у
подножия горы Машук в Пятигорске на дуэли погиб великий
русский поэт Михаил Юрьевич Лермонтов. Ему было всего 27
лет.
"Погиб поэт! - невольник чести - пал, оклеветанный молвой, с
свинцом в груди и жаждой мести, поникнув гордой
головой!..", - так Лермонтов описал в своем
стихотворении "Смерть поэта" гибель Александра
Сергеевича Пушкина, но по воле судьбы эти строки стали
пророческими и для него самого.
Дуэль, на которой погиб еще совсем юный поэт, произошла
из-за ничтожного по нынешним временам повода. Убийцей
поэта стал его бывший товарищ по юнкерской школе Николай
Соломонович Мартынов. О ссоре Лермонтова и Мартынова, приведшей к
дуэли, очевидцы говорили разное, но все сходились на
том, что Мартынова возмутила острота, пущенная в его
адрес Лермонтовым. Увы, понятие чести в XIX веке имело и
свои отрицательные стороны. Невинная шутка могла стоить
жизни.
Саму дуэль и гибель поэта полнее и точнее всех описал
секундант Лермонтова князь Александр Васильчиков:
"однажды на вечере у генеральши Верзилиной Лермонтов в
присутствии дам отпустил какую-то новую шутку, более или
менее острую, над Мартыновым. Что он сказал, мы не
расслышали; знаю только, что, выходя из дому на улицу,
Мартынов подошел к Лермонтову и сказал ему очень тихим и
ровным голосом по-французски: "Вы знаете, Лермонтов, что
я очень часто терпел ваши шутки, но не люблю, чтобы их
повторяли при дамах",- на что Лермонтов таким же
спокойным тоном отвечал: "А если не любите, то
потребуйте у меня удовлетворения". Больше ничего в тот
вечер и в последующие дни, до дуэли, между ними не было,
по крайней мере нам, Столыпину, Глебову (другим
секундантам) и мне, неизвестно, и мы считали эту ссору
столь ничтожною и мелочною, что до последней минуты
уверены были, что она кончится примирением. Тем не менее
все мы, и в особенности М. П. Глебов, который соединял с
отважною храбростью самое любезное и сердечное
добродушие и пользовался равным уважением и дружбою
обоих противников, все мы, говорю, истощили в течение
трех дней наши миролюбивые усилия без всякого успеха.
Хотя формальный вызов на дуэль и последовал от
Мартынова, но всякий согласится, что вышеприведенные
слова Лермонтова "потребуйте от меня удовлетворения"
заключали в себе уже косвенное приглашение на вызов, и
затем оставалось решить, кто из двух был зачинщик и кому
перед кем следовало сделать первый шаг к примирению.
На этом сокрушились все наши усилия; трехдневная отсрочка не
послужила ни к чему, и 15 июля часов в шесть-семь вечера
мы поехали на роковую встречу; но и тут в последнюю
минуту
мы, и, я думаю, сам Лермонтов, были убеждены, что
дуэль кончится пустыми выстрелами и что, обменявшись для
соблюдения чести двумя пулями, противники подадут себе
руки и поедут... ужинать.
Когда мы выехали на гору Машук (близ Пятигорска) и
выбрали место по тропинке, ведущей в колонию (имени не
помню), темная, громовая туча поднималась из-за соседней
горы Бештау.
Мы отмерили с Глебовым тридцать шагов; последний барьер
поставили на десяти и, разведя противников на крайние
дистанции, положили им сходиться каждому на десять шагов
по команде "марш". Зарядили пистолеты. Глебов подал один
Мартынову, я другой Лермонтову, и скомандовали:
"Сходись!"
Лермонтов остался неподвижен и, взведя курок, поднял
пистолет дулом вверх, заслоняясь рукой и локтем по всем
правилам опытного дуэлиста. В эту минуту, и в последний
раз, я взглянул на него и никогда не забуду того
спокойного, почти веселого выражения, которое играло на
лице поэта перед дулом пистолета, уже направленного на
него. Мартынов быстрыми шагами подошел к барьеру и
выстрелил. Лермонтов упал, как будто его скосило на
месте, не сделав движения ни взад, ни вперед, не успев
даже захватить больное место, как это обыкновенно делают
люди раненые или ушибленные.
Мы подбежали. В правом боку дымилась рана, в левом -
сочилась кровь, пуля пробила сердце и легкие.
Хотя признаки жизни уже видимо исчезли, но мы решили
позвать доктора. По предварительному нашему приглашению
присутствовать на дуэли доктора, к которым мы
обращались, все наотрез отказались. Я поскакал верхом в
Пятигорск, заезжал к двум господам медикам, но подучил
такой же ответ, что на место поединка по случаю дурной
погоды (лил проливной дождь) они ехать не могут, а
приедут на квартиру, когда привезут раненого.
Когда я возвратился, Лермонтов уже мертвый лежал на том
же месте, где упал; около него Столыпин, Глебов и
Трубецкой. Мартынов уехал прямо к коменданту объявить о
дуэли. Черная туча, медленно поднимавшаяся на горизонте,
разразилась страшной грозой, и перекаты грома пели
вечную память новопреставленному рабу Михаилу.
Столыпин и Глебов уехали в Пятигорск, чтобы
распорядиться перевозкой тела, а меня с Трубецким
оставили при убитом. Как теперь, помню странный эпизод
этого рокового вечера; наше сиденье в доле при трупе
Лермонтова продолжалось очень долго, потому что
извозчики,
следуя примеру храбрости гг. докторов, тоже
отказались один за другим ехать для перевозки тела
убитого. Наступила ночь, ливень не прекращался...
Вдруг мы услышали дальний топот лошадей по той же
тропинке, где лежало тело, и, чтобы оттащить его в
сторону, хотели его приподняты от этого движения, как
обыкновенно случается, спертый воздух выступил из груди,
но с таким звуком, что нам показалось, что это живой и
болезный вздох, и мы несколько минут были уверены, что
Лермонтов еще жив".
Убийца Лермонтова тоже порывался написать воспоминания о
поэте, дважды начинал свои записи, но оба раза бросал,
написав по нескольку страниц; дальше воспоминаний об
учебе в юнкерской школе Мартынов не пошел. Мартынов
прожил 60 лет и умер спустя 34 года после дуэли.
За неполные 13 лет литературной работы Лермонтов создал
лирические стихи, поэмы, пьесы, прозаические
произведения. Узнав о гибели Лермонтова, Белинский
написал: «Мы встречаем новое издание «Героя нашего
времени» горькими слезами о невозвратимой утрате,
которую понесла осиротелая русская литература в лице
Лермонтова!.. Этой жизни суждено было проблеснуть
блестящим метеором, оставить после себя длинную струю
света и благоухания и - исчезнуть во всей красе
своей...».
Самым холодным за всю
историю метеонаблюдений этот день был в 1880году, когда средняя дневная температура в Москве
составила +5,4 градуса Цельсия, а самым тёплым – в аномально жарком 2010
году. В тот день
температура поднялась до +35,7 градуса.